Фрагменты

 У Лялечки было две подруги - вообще у Лялечки было много подруг, знакомых, приятельниц. За свою жизнь она успела поработать в огромном количестве мест, потому и столько подруг. Но этих двух конкретных подруг объединяло имя. Обеих звали Клавдия. Клавдия Андреевна была крепкая, невероятно живучая женщина со страшной судьбой и, как я теперь понимаю, некоторым психическим расстройством, которое, впрочем, не мешало ей работать, общаться и вести невероятно активную жизнь. Каждое лето она выезжала работать посудомойкой в санаторий (или пансионат - уже не помню) под Ялтой, где жила в дурных условиях, но каждый день в пять утра ходила купаться на море, загорала до черноты и набиралась здоровья для последующих месяцев в ужасной коммуналке. Потом ей дали небольшую квартирку где-то на Ржевке, мы с Лялей ездили к ней в гости. Клавдия Андреевна обладала сильным голосом, имела отличный слух, громко и увлеченно пела. Любимой ее песней была "Виноваталия" - я долгое время была совершенно уверена, что это какое-то экзотическое имя. Психику ей сорвало во время войны. Любимый человек ее погиб, а ребенка от него она потеряла в роддоме. По рассказу Клавдии Андреевны - проверить эту историю нет возможности - ребенка убила медсестра, немецкая шпионка, которая якобы специально морила младенцев. Правда то была или нет, но какую-то часть разума Клавдия тогда потеряла, из-за чего периодически пропадала из лялиной жизни, но потом всегда возвращалась, готовила какие-то прекрасные вещи и всячески радовалась общению с Лялей, очень нежно относилась она и ко мне.

Вторая Клавдия, Клавдия Семеновна, если ничего не путаю, была знакома с Лялей по заводу "Севкабель", гдя Лялечка заведовала профилакторием довольно долгое время (я до невозможности любила в мелком детстве ездить к ней на Кожевенную линию, где все в профилактории меня баловали, а снаружи чудовищно пахло мочевиной - тогда еще рядом с "Севкабелем" вовсю работало кожевенное производство. Клавдия Семеновна была замужем за Евгением Александровичем (? - надо бы уточнить у Нади), в прошлом - военным, причем, какого-то довольно высокого, кажется чина. Жили они в сталинке рядом с метро "Ломоносовская". Самое прекрасное у Клавдии Семеновны была ее внучка, Надежда, предмет моего детского восхищения (Надя на несколько лет старше меня), "Наденька черненькая" (отец Нади был африканец из Мали, он расстался с надиной мамой - я никогда ее не видела, вроде бы она довольно рано умерла, но и когда была жива, ни разу не присутствовала во время наших довольно частых визитов). Черненькая - потому что у Ляли была другая подруга, и у той была внучка "Наденька беленькая". Восхищалась я Надей потому, что мне она казалась очень красивой и исполненной талантов. За пределами моего воображения Надя действительно очень красивая - и была, и есть. И талантливая. Хочется сказать "лучезарная". Она стала художницей, преподает, работала (надо будет у нее спросить, работает ли по-прежнему) с Ломоносовским фарфоровым заводом, обладает волшебным вкусом, носит какие-то невероятные украшения (о, ее кольца). У Клавдии Семеновны с мужем была чудесная дача в Сосново: сосны, песок. Каким-то боком, не помню уже, каким, семья Куприяновых была связана с Зоей Ивановной, землячкой и подругой бабушки и Ляли. Но это в другой раз.

 Снилась бабушка (ГЯ, естественно, Мария никогда не приснится) - уж очень нужна какая-то поддержка, вот и приснилась. Встречала ее на странном (не похожем на реальный) Витебском вокзале, который на деле похож больше на не существующий уже Варшавский (кстати, дико жалею. что Варшавского вокзала больше нет). Потом ехали на чем-то вроде маршрутки через пустой город, похожий на картину Джорджо "Архитектурная ведута" (откуда она появилась. кстати, понятно - книжка, которую, надеюсь, доведется перевести связана с этой картиной органически). Приехали в условный Выборг, вышли с бабушкой на берег маленького - по сравнению с реальным - залива: он весь в ледяных торосах, даже во сне пахнуло холодом. Я все время приобнимала бабушку, спрашивала, не холодно ли ей, но ей, по ее словам, было не холодно. Пейзаж на заливе, полностью замерзшем, был безрадостный, но увидеть бабушку было хорошо и тепло.

 Тяжелые нынче качели: вчера вдруг пошла носом кровь, потом пришло мамино заключение с МРТ - к нему я вообще-то готова, уже и по симптомам врач мне сказала, но в напечатанных на бумаге буквах есть этот элемент необратимости и четче очерченной перспективы (печальной, но не все время печальной, конечно, хотя жизнь мою это снова посылает по нисходящей), потом эта дурацкая история на работе (к утру, конечно, все разрешилось, но вечер я провела на двойной сплошной), снилось всякое - не помню, что хорошо, потом утром опять качели, и опять качели. Ретроградный, мать его, Меркурий...

 И опять про сны. Нечастая, надо сказать, история. Сегодня во сне я путешествовала на океанском лайнере с коллегой. С нами в каюте была еще женщина, которая утверждала, что она то ли капитан, то ли лоцман. В итоге, когда мы добрались до Китая (?), она перешла в другую каюту. Коллеге (СЛ) я несколько раз в течение сна цитировала (и довольно точно, что меня удивило даже во сне) одно из своих самых любимых стихотворений, "Пироскаф" Баратынского. Прямо вот "Завтра увижу я башни Ливурны,/ Завтра увижу Элизий златой", потому что речь зашла о Ливорно во сне. Проснувшись, пересмотрела стихотворение - да, вполне точно по тексту "визгнул свисток его, братствуя с паром, ветру наш парус раздался недаром". Это же где оно у меня так глубоко засело.

Наяву сходили вчера на "Каштанку" в театральный институт. Молодые актеры - всегда другая, свежая энергия. Эдакое слегка вампирское предприятие. Невозможно было грустно: мучительный прямо этот рассказ. Обнять и плакать, что называется. Хотя, разве у Чехова есть немучительные тексты? 

 И еще одно письмо - Агнеш Немеш Надь пишет Балажу Ленделу в марте 1944 года:

"Дорогой, душа моя, как я печальна. Только что прослушала по радио распоряжения,* о которых тебе наверняка уже известно. Какое абсолютное одиночество слышать подобные вещи в такой семье, как моя. Но да ладно, не будем в подробностях. Я "лишена корней", и точка. Главное, что к нам это не относится. Мне до такой степени кажется, что я практически исчезла, как людям иногда кажется в дни рождения или летней ночью под бескрайним, наполненным ароматами небом. "О, как я одноклеточно мала, я - водросль, я рыба, где я, где я?" И что еще хуже сознания нашей собственной ничтожности, я и надежды свои ощущаю ничтожными. Где та литература? Какой она "распадающийся пейзаж на море", как невесома на барашках пены, как чудовищно не нужна. Кому есть дело до Чоконаи и ионийского лада? Кто такие были Ронсар или Хаксли, или даже сам Флобер? А Рильке? Ты чувствуешь, насколько мы "культурно лишние"? Кому мы нужны? Где наше место? Тебе бы научиться пахать, а мне - замешивать тесто, тогда бы мы куда в большей мере отвечали бы потребностям человечества. И я говорю это не с иронической интонацией, но в растерянности, с растущей верой в собственный голос. Я верю, что мы это все переживем. Но что будет потом? Давай же срочно читать романы про пионеров:** научимся рубить деревья, вырезать каноэ, выращивать капусту. Вспомни про Робинзона, как он радовался когда придумал печь картошку, доить коз и соорудить себе штаны из козлиной шкуры. Какой ты будешь красавчик, Балаж, в таких моднейших штанах. Представила тебя себе и немного развеселилась - видишь, какая у меня гротескная фантазия. Я заостряю реальность до такой степени, что она становится ирреальной."

* Речь о распоряжениях 1944 года в отношении еврейского населения Венгрии - эти правила сделали жизнь евреев в стране (уже после целого ряда антиеврейских законов) практически невыносимой.

** Агнеш Немеш Надь имеет в виду американские романы фронтира.

 Незачем. В процессе чтения разных книг про Újhold наткнулась на не очень мне по работе нужную книжку писем из архива Балажа Лендела, одного из основателей журнала. Чем-то зацепило меня исьмо от Магды Сабо, только что вышедшей замуж за Тибора Соботку в июле 1948 года - Ленделу и его тогдашней жене, великой Агнеш Немеш Надь. Письмо какое-то феерическое совершенно по интонации. Фрагмент оттуда: "Что же касается бомбоподобного характера моего замужества - раз оно и в Париже вызвало такой взрыв, можете представить, что было в Пеште. Вам явно не скучно будет, если опишу, насколько оно свершилось в тайне - до такой степени, что моя соседка по съемной квартире Гизике узнала обо всем только когда шофер после бракосочетания поднялся в известную вам квартиру на улице Холд и невозмутимо сообщил твердым голосом: "Барышня Сабо просит два чемодана и сообщает, что, скорее всего, ночевать дома не будет, потому что сегодня днем вышла замуж." По утверждению очевидцев, эффект был невероятный. Подобным образом отреагировали и все остальные. Еще третьего числа мы с Тибором были на каком-то приеме в Союзе писателей - он болтал с народом в одном углу, я - вдругом. Не говорите, будто у меня нет склонности делать личную жизнь по-настоящему личной. А ведь нашей с Тибором истории ровно столько же времени, сколько книге "Агнец" (Bárány) - она началась впрошлом году на приеме в честь Стивена Спендера. Но кто в состоянии заглянуть в глубину человеческих сердец? Да и мы с Тибором оба не склонны трезвонить... Как можете догадаться, свадьба прошла при полном отсуствии пбличности. (Платье мое, Агнеш, было прекрасно!!! Темно-синий костюмчик, из плотного хлопка с белым бантом, длиной почти до щиколотки, полностью приталенный, с баской, огромные белые клипсы-цветы, красная сумочка, красные босоножки, красные  до локтя перчатки из кожи антилопы). Пришла в контору, как положено, к восьми, в одиннадцать ушла домой переодеться, вернулась, поработала до двенадцати. Коллеги даже голов не подняли. Приехало авто с Гиги, Девечери и, естественно, с Тибором, поехали, отдел записи актов гражданского состояния 5-го района, потом "Гундель" (ресторан) в Варошлигет (чудесный столик, Агнеш, с чудесным серебром, фарфором, куча цветов, все, что хочешь, и, конечно, чудесный обед) - вот и все. Надеюсь, вы удовлетворены. Клянусь, вы - единственные, кому я вообще что-то сообщила. Вы же знаете, я не способна на разные декларации." И мы понимаем, это та самая Магда Сабо, которая "Лань/Косуля" и "Дверь" (а я очень люблю эти два романа - второй еще и переведен прекрасно Россияновым).

    

 Поныть. В десятые годы я без конца предлагала издательствам разных венгерских авторов, а они все отмахивались (я храню переписку, все даты/имена зафиксированы, конечно). Теперь ровно этих же авторов хотят издавать уже "монстры", но - не могу уже больше про это - меня как бы нет. То есть, я с самими-то авторами общаюсь, они удивляются, почему не я их перевожу (уже было такое). Но нет, переводы эти получают другие. И вот тут я реально остановлюсь, потому что хочется зафиксировать свое к этому всему отношение, но не можется, точнее, надо бы, но и не надо. И это уже четвертый автор в моей копилке. Испытываю раздражение и даже в некоторой степени некошерный гнев. То есть, у меня найдется, чем заняться, более того, есть сейчас даже много проектов. Но как мне это все надоело. И надоело все время сдерживать свое отношение к коллегам. Сомневаюсь уже и в необходимости это делать во имя продвижения венгерской литературы. Ок, ладно, работаем дальше.