Сегодня (по, конечно, понятным мне причинам) снилась лялина квартира. Если этот блог кто-то вообще читает, то знает, что эта квартира - особое место в моих снах. В большой комнате накрытый стол - заселяем в квартиру какую-то девушку (уже второй раз снится, что кто-то новый - девочка/девушка - в эту квартиру приходит). За столом сидят Евдокия Яковлевна и Яков Петрович (мои прабабушка и прадед - они мне снились до этого вот так, вместе, буквально только один раз в жизни. в переломный ее момент, когда я никак не могла принять для себя решение, они мне тогда приснились в небольшом домике, где ласково говорили со мной - помогло, между прочим). Прабабушка сидит как-то особенно прямо. Кроме них в комнате еще четверо - я, эта новая девушка, еще какая-то женщина (не разобрала) и мама, которая ухаживает за Евдокией и Яковом, подкладывает им еду, подливает морс в стаканы. Такой сон.

 Заметила, что у мамы в "туманных" состояниях резко меняется лексика, которой она пользуется в разговоре. Понятно, что она в этих состояниях подыскивает слова, они ускользают от нее (справедливости ради, этот симптом я заметила давно, консультировалась со специалистами - они расходились во мнениях, например, тот факт, что у человека регулярно не укладываются в памяти имена - до такой степени, что он их не может воспроизвести даже на короткой временной дистанции - ни о каких прямо нарушениях еще не говорит, это как раз не страшно, а вот борьба с обычными словами - другое дело). Вижу/слышу в этом не только нарушения нейронных связей, но еще и выход на поверхность детской субличности. Так говоря о состоянии своего здоровья в нормальном режиме она может сказать: "У меня все в порядке, аппетит есть, стул нормальный, регулярный," - то есть, как взрослый адекватный человек. Но буквально за день до этого произносит: "У меня все хорошо, но вот было плохо, не было макдака (! - слово-"заместитель", впадая в "детский" режим, мама словно бы стесняется говорить обо всем, что касается естественных отправлений, а взрослые, медицинские слова будто забывает).

 А. сегодня с третьей (первая была в студенческие годы - не понравилось делить квартиру с однокурсницей и ее бойфрендом, вторая - перед самой войной стал обладателем собственной жилплощади - покинул ее) попытки наконец обрел пусть и съемное, но собственное жилье. Радости всех участников процесса нет предела. Честно - совместное проживание (пять месяцев в году - мы не все время сосуществовали на одной территории) не было в тягость морально, но трое взрослых в одном пространстве - не самая удачная конфигурация по многим причинам. Всем нам удачи, как говорится.

 Если бы все знали, как я помню плохое... Когда сын был еще младенцем, помню, была в гостях у бабушки на какой-то праздник (Пасха? майские? - но весна, точно). К ней тогда пришли подруги из Аничкова. Среди прочих Алла Владимировна (господи, уже нет той Аллы Владимировны столько лет, а я помню отчетливо), дама красивая, безапеляционная и бесцеремонная, жившая в достатке, гордившаяся (кстати, обоснованно) своими детьми (очень приятными людьми, на самом деле). Мы сидели за столом, Саша был у меня на руках, засыпал, я его покачивала. Алла Владимировна, глядя на меня, вдруг сказала: "Вот, качаешь его на руках, а потом будешь так же пьяного домой тащить, когда вырастет." Какое насекомое ее укусило, чтобы она произнесла эти слова? С какой целью она это сказала? Какие воспоминания, травмы, ассоциации вытолкнули у нее изо рта этот текст? Не знаю, но после этого случая я больше никогда с ней не разговаривала и старательно избегала любого контакта. Заметим, что Александр не злоупотребляет, и я ни разу в жизни не сталкивалась с ним в таком состоянии, чтобы он не мог сам идти, не говоря уже о том, чтобы его надо было нести...

Фрагменты

 Зоя Ивановна была не то чтобы подругой, скорее, приятельницей, землячкой бабушки и Ляли. Маленькая, сухонькая северная старушка. Она жила в коммуналке на Загородном, в огромном доме, что рядом с перекрестком (где от Загородного отходит Разъезжая). В коммуналке у нее была последняя комната по коридору, эдакий закуток, невероятным образом забитый старинной мебелью: гигантский буфет,  стол с бисерным абажуром, диван с высокой спинкой и полочкой над ним. У нее было какое-то невообразимое количество разнообразных вещей из дореволюционной жизни. Особенно помню альбом с открытками Елизаветы Бём - я любила его рассматривать, когда мы приходили к ЗИ в гости. В моем детстве она уже была на пенсии, но до пенсии работала кассиршей в Елисеевском (она, кстати, уверенно отстаивала версию существования той самой люстры). Все это добро в квартире было результатом деятельности ее мужа - давно уже умершего. Он был из супербогатой купеческой семьи, в революцию семья была уничтожена, он остался без всего и один и всю дальнейшую жизнь скупал в комиссионных предметы мебели и обихода, которые были похожи на то, что он знал в детстве и ранней юности. В частности, был завсегдатаем большой мебельной комиссионки на Марата.

Зоя Ивановна была страшная сплетница, знала все и про всех, рассказывала упоительно смешно - не только потому, что была от природы смешлива, но еще и благодаря специфическим представлениям о жизни. Мое любимое у нее - "Он ей нужен только для кровати" (про мужа одной знакомой).

Фрагменты

 У Лялечки было две подруги - вообще у Лялечки было много подруг, знакомых, приятельниц. За свою жизнь она успела поработать в огромном количестве мест, потому и столько подруг. Но этих двух конкретных подруг объединяло имя. Обеих звали Клавдия. Клавдия Андреевна была крепкая, невероятно живучая женщина со страшной судьбой и, как я теперь понимаю, некоторым психическим расстройством, которое, впрочем, не мешало ей работать, общаться и вести невероятно активную жизнь. Каждое лето она выезжала работать посудомойкой в санаторий (или пансионат - уже не помню) под Ялтой, где жила в дурных условиях, но каждый день в пять утра ходила купаться на море, загорала до черноты и набиралась здоровья для последующих месяцев в ужасной коммуналке. Потом ей дали небольшую квартирку где-то на Ржевке, мы с Лялей ездили к ней в гости. Клавдия Андреевна обладала сильным голосом, имела отличный слух, громко и увлеченно пела. Любимой ее песней была "Виноваталия" - я долгое время была совершенно уверена, что это какое-то экзотическое имя. Психику ей сорвало во время войны. Любимый человек ее погиб, а ребенка от него она потеряла в роддоме. По рассказу Клавдии Андреевны - проверить эту историю нет возможности - ребенка убила медсестра, немецкая шпионка, которая якобы специально морила младенцев. Правда то была или нет, но какую-то часть разума Клавдия тогда потеряла, из-за чего периодически пропадала из лялиной жизни, но потом всегда возвращалась, готовила какие-то прекрасные вещи и всячески радовалась общению с Лялей, очень нежно относилась она и ко мне.

Вторая Клавдия, Клавдия Семеновна, если ничего не путаю, была знакома с Лялей по заводу "Севкабель", гдя Лялечка заведовала профилакторием довольно долгое время (я до невозможности любила в мелком детстве ездить к ней на Кожевенную линию, где все в профилактории меня баловали, а снаружи чудовищно пахло мочевиной - тогда еще рядом с "Севкабелем" вовсю работало кожевенное производство. Клавдия Семеновна была замужем за Евгением Александровичем (? - надо бы уточнить у Нади), в прошлом - военным, причем, какого-то довольно высокого, кажется чина. Жили они в сталинке рядом с метро "Ломоносовская". Самое прекрасное у Клавдии Семеновны была ее внучка, Надежда, предмет моего детского восхищения (Надя на несколько лет старше меня), "Наденька черненькая" (отец Нади был африканец из Мали, он расстался с надиной мамой - я никогда ее не видела, вроде бы она довольно рано умерла, но и когда была жива, ни разу не присутствовала во время наших довольно частых визитов). Черненькая - потому что у Ляли была другая подруга, и у той была внучка "Наденька беленькая". Восхищалась я Надей потому, что мне она казалась очень красивой и исполненной талантов. За пределами моего воображения Надя действительно очень красивая - и была, и есть. И талантливая. Хочется сказать "лучезарная". Она стала художницей, преподает, работала (надо будет у нее спросить, работает ли по-прежнему) с Ломоносовским фарфоровым заводом, обладает волшебным вкусом, носит какие-то невероятные украшения (о, ее кольца). У Клавдии Семеновны с мужем была чудесная дача в Сосново: сосны, песок. Каким-то боком, не помню уже, каким, семья Куприяновых была связана с Зоей Ивановной, землячкой и подругой бабушки и Ляли. Но это в другой раз.

 Снилась бабушка (ГЯ, естественно, Мария никогда не приснится) - уж очень нужна какая-то поддержка, вот и приснилась. Встречала ее на странном (не похожем на реальный) Витебском вокзале, который на деле похож больше на не существующий уже Варшавский (кстати, дико жалею. что Варшавского вокзала больше нет). Потом ехали на чем-то вроде маршрутки через пустой город, похожий на картину Джорджо "Архитектурная ведута" (откуда она появилась. кстати, понятно - книжка, которую, надеюсь, доведется перевести связана с этой картиной органически). Приехали в условный Выборг, вышли с бабушкой на берег маленького - по сравнению с реальным - залива: он весь в ледяных торосах, даже во сне пахнуло холодом. Я все время приобнимала бабушку, спрашивала, не холодно ли ей, но ей, по ее словам, было не холодно. Пейзаж на заливе, полностью замерзшем, был безрадостный, но увидеть бабушку было хорошо и тепло.